Спасатели наших душ

Если дать мне разгуляться, моей жалостью к самой себе можно затопить микрорайон. Теплая пушистая жалость, похожая на жидкий мохеровый плед, станет течь, и течь, и течь, а возле источника буду сидеть я, кутаясь в сопли и горестно подвывая.

Жалеть себя особенно хорошо на кухне. Во-первых, там пол с подогревом. Во-вторых, можно пожрать не отходя от кассы. Полить слезами крабовую палочку и назвать это фьюженом. Закусить колбасой. Насвинячить крошками от печенья, засыпать весь пол, устроить погром, как будто залетал пьяный Карлсон и не мог потом найти форточку. Ути-боссе-буссе-капут-биссе и тарарам! Это я умею.

Но стоило мне сесть на пол и приготовиться к сеансу острой непродуктивной жалости, как пришли коты.

Слышь, ты, страдалица! Пожрать дай.

Один понюхал и пнул крошки. Второй отдавил мне ногу.

Уйдите, говорю, упыри. Оставьте меня одну.

Пожрать дай, уйдём!

Делать нечего. Пришлось встать. Насыпать корма. Подождать, пока набьют желудки. Прибрать свинство.

Тут прибежал малютка пудель. «А я? А как же я?»

Покормила и его.

Вернулась на своё место, на тёплый пол, к воображаемым друзьям: колбасе и крабовой палочке. Сейчас, думаю, начну! И мысленно уже дирижёрской палочкой взмахнула: альты, виолончели приготовились!

Подошли. Обступили, как гопники в подворотне. Усы хищно торчат.

Что вам ещё нужно, спрашиваю, вурдалаки?

Любви и ласки!

Погладила, приголубила. Матвей ласкается как паровой каток. Степа утыкается в шею и мурчит так, что сонная артерия вибрирует. В процессе получила два тычка под рёбра: халтурно гладишь, старайся качественнее!

Употребив меня по назначению, коты сели на поперечный шпагат и принялись вылизываться под хвостами.

Пошли прочь, говорю, выродки! Не оскверняйте мне торжественность момента своими грязными волосатыми мордами!

Уже чистыми! отвечают.

И ржут.

Тут альты с виолончелями в моей голове завели песню «Человек и кошка», за ними разухабисто вступили контрабасы, а там и первые скрипки вдарили от души.

К концу песни убивать ещё хотелось, рыдать уже нет.

Встала, непримиримо взмахнула ресницами, так и не орошёнными слезами. Как Ума Турман катаной.

Ну, говорю, сами напросились, уроды.

И принялась свирепо гладить их обоих, только что помывшихся, хватать за мокрые шкуры жирными колбасными пальцами, трепать за бока и натирать носы, невзирая на крики, вопли и мольбы о пощаде.

А потом пошла и ещё раз демонстративно покормила пуделя им назло, потому что пудель благородное животное, а не то что эти...