9 МАЯ...

Детское и юношеское такое.

Когда сухая глухая старушонка из дворика напротив, жарящая бычки и смолящая одну от одной беломорину — вдруг один день в году надевала кукольный шерстяной костюмчик, на котором тесно было орденским планкам. Так она всё время была занята едой и внучкой — и вдруг один день в году оказывалась командиром разведроты.

Когда сосед Пустобрех, всем надоедавший и бессмысленно-пустой вдруг один день в году надевал парусиновый пиджак, на котором тесно было ор… денским планкам. Так он всё время болтал и мешал соседям — и вдруг один день в году оказывался полковником-пехотинцем, прошагавшим всю Европу.

Когда старый художник, женившийся на молодой, вызывавший пересуды всего околотка (да ещё и странный пожилой отец твоего ровесника Димки) — вдруг один день в году менял парусиновые штаны и дырявый свитер на шикарный костюм в полосочку, пиджаку которого было тесно от орденских планок. Так он всё время был занят в своей мастерской или его и вовсе не было — расписывал бесконечные «Родины», а все шептались, что молодуха повелась на деньги — и вдруг один день в году оказывался лётчиком...

Когда дед мужа — суровый немногословный острый мужик, туговатый на ухо — вдруг один день в году плакал. И слёзы капали на орденские планки, которым было тесно на мундире. Так он всё время был занят планами, районо, вытаскиванием хулиганов и двоечников из ситуаций и проблем — и вдруг один день в году оказывался командиром батареи и переводчиком на Нюрнбергском процессе.

Это наша жизнь. Жизнь тех, кому больше сорока. Мы не можем не помнить. И никто не заставит нас забыть. Когда жонглируют словесами, когда выворачивают Канта, когда мы жонглируем и выворачиваемся — вдруг один день в году...

Вдруг — сразу, одновременно, — мы становимся концентрированной сутью тех, кто смертию смерть попрал. Их ДНК — в нас. Мы — их плоть и кровь. Сколько бы ни отрекались — не отречёмся.

Когда сухая глухая старушонка из дворика напротив...