"Тяготы медицины." А. Райн (часть вторая)

* * *

Ольга Прокофьевна всю неделю пыталась отмыть городскую больницу номер пять. И еслидвумя ведрами коктейля «вода с хлором» можно было оттереть от пятен целое отделение за сорок минут, то для того, чтобы убрать налёт депрессии, греховности и безнадёги со стен той же площади, требовалось минимум два дня и огнемёт. Но Ольга Прокофьевна не боялась сложностей – она их презирала.

Очередное утро в стационаре началось с того, что в палатах включили свет.

«Опять градусники свои дебильные притащили, сейчас я им устрою!» – не открывая глаз, думал Сергей Борисович.

Этот мужчина был самым противным пациентом хирургического отделения. Медсёстры его боялись и ненавидели. Он лежал здесь пятый раз и страдал наследственным сволочизмом, а ещё у него постоянно вылезали грыжи в разных местах. Но главной грыжей был сам Сергей Борисович. Он уже собирался обдать медсестру порцией горячего мата, когда одеяло откинулось и вместо градусника перед лицом мужчины возник вязальный крючок, зажатый в кулаке размером с голову самого Сергея Борисовича.

– Это что? – спросил он, чувствуя, как температура всё же поползла вверх.

– Творческая терапия, – ответила незнакомая ему доселе женщина и достала из кармана халата моток шерсти.

– Я не хочу, – поморщился Сергей Борисович и оттолкнул инструмент.

– Не любите вязать? Тогда – вот, – она выудила из другого кармана паяльник, – будем лечиться по-другому.

Мужчина открыл было рот, чтобы выдать от испуга и удивления что-то грязное, но понял, что забыл абсолютно весь мат.

– Ч-ч-ч-ч-то вы задумали? – прошептал он.

– Лучших повесим в палате и в коридоре, остальных – в туалете, – равнодушно ответила Ольга Прокофьевна.

Сергей Борисович почувствовал, что новые грыжи собираются вылезти по всему его телу.

– Организуем галерею, вы будете выжигать по дереву, – объяснила Набекрень и вытащила из безразмерного халата разделочную доску, а затем вручила весь набор Сергею Борисовичу.

– Но я не хочу выжигать! – запротестовал мужчина, поняв наконец, что речь идёт не о классических пытках, а действительно о творческих.

– Кисти, к сожалению, уже все заняты, – указала Ольга Прокофьевна на другую койку, где сосед по палате смешивал краски.

– Идите к чёрту! Повторяю, я не буду выжигать! И рисовать не буду, и уж тем более вязать! Мне только что вырезали грыжу, понимаете?! – Сергей Борисович был уверен, что объяснил доходчиво.

– Значит, стихи, – задумчиво произнесла Набекрень и положила на тумбочку тетрадь и ручку, а затем подошла к следующему больному.

Тот тоже изображал нежелание творить и бронхиальную астму с удушьем. Ольга Прокофьевна распознала у человека способности к оригами и показательно сложила из пустой койки журавлика. Увидев такое, пациент быстро забыл о трудностях с дыханием и приготовился немедленно изучать древнее японское искусство, лишь бы его койка не превратилась вместе с ним в нового зверя.

Придав кровати прежний вид, Набекрень вернулась к Сергею Борисовичу, чтобы вырвать из его тетради несколько листов и передать соседу. Вдохновлённый показательным выступлением, человек-грыжа уже успел сочинить первое четверостишие и прочитал его санитарке. Та похвалила и пошла дальше по отделениям – сеять гармонию и моральное благополучие.

Тем, кто не желал искать в себе способности к созиданию, Набекрень прививала талант принудительно, вживляя его под кожу. В каждой палате, где кто-то отказывался от новых методов лечения, проводились показательные выступления, быстро приводившие в норму сахар в крови и сердцебиение. За один день количество художников и поэтов в стране резко выросло, а вот перекуры, как и приём болеутоляющих в больнице, сократились втрое – люди погружались в творческий процесс с головой и забывали о недугах и бессоннице. На стенах появились первые картины, у кроватей расстелились коврики, связанные пациентами, жалюзи на окнах сменились самодельными занавесками. Вся эта деятельность поощрялась домашними угощениями, которые у Ольги Прокофьевны имелись в неограниченном количестве.

Медленно, но верно больница начала очищаться от мрака. Тяжёлая атмосфера стремительно вытеснялась уютом, повышался коллективный иммунитет, улучшались анализы. В больнице робко пробивались первые ростки благоприятного микроклимата, и это, разумеется, заметил главврач.

Арнольд Иванович был консерватором до мозга костей, он даже как-то умудрился достигнуть соглашения с банком и до сих пор перечислял зарплату сотрудникам на сберкнижку. За такие дела полагается отдельный котёл в аду, но Арнольд Иванович был жив и, к большому сожалению его сотрудников, здоров. Когда он узнал, что санитарка пристаёт к пациентам со своими либеральными методами и параллельно вытесняет прекрасный и свойственный «дому здоровья» дух безысходности, то сразу пришёл в ярость.

Встреча их произошла у рентген-кабинета, где Ольга Прокофьевна занималась очередным святотатством – вешала на дверь кабинета еловый венок, так как не за горами были Новый год и Рождество. Все дипломатические переговоры главврач привык вести исключительно на повышенных тонах, но, увидев, как санитарка ногтем вкручивает саморез в свинцовое полотно, замешкался.

– Откуда венок? – спросил он максимально раздражённо.

– От коллег по работе, – спокойно ответила Набекрень. – Вам, кстати, тоже приготовили несколько штук, в подсобке лежат. Принести?

Арнольд Иванович сделал вид, что не понял шутку, но внутри у него немного похолодело.

– Почему в моей больнице висят картины? Откуда, я вас спрашиваю, в урологии появился каменный фонтан «Писающий мальчик»?!

– Пациенты слепили, – ответила Ольга Прокофьевна, заканчивая вешать украшение.

– Откуда материалы? Я не выделял средств!

– Из почек, – повернулась к нему Ольга Прокофьевна и приоткрыла дверь в кабинет.

– Из каких ещё почек? – всё больше недоумевал начальник больницы.

– В основном из мужских. Мужчины в три раза чаще, чем женщины, болеют мочекаменной болезнью, – санитарка ответила так, словно говорила об очевидных вещах, которые главврач знать обязан.

– Это не развлекательное учреждение, здесь люди должны находиться в покое! А вы смеете их нагружать всяческими заданиями!

– Лучше пусть от безделья ходят курить каждые пятнадцать минут?

– А это уже не ваша забота! Вы – санитарка! – попытался Арнольд Иванович поставить на место свою сотрудницу.

– Ошибаетесь, как раз-таки моя! Они же курят на улице. Потом на ногах приносят грязь, в лёгких – внешних микробов, полы же мне мыть, так?

С этими словами Ольга Прокофьевна начала отмывать рентген-аппарат, который, к слову, работал: делал снимок пациента, который лежал на столе и, опасаясь вмешиваться в спор двух смертоносных стихий, молча ждал.

– Не дыши́те! – скомандовала женщина за стеклом, и все трое задержали дыхание.

Логика Набекрень была железной, но главврач не сдавался и, как только снова разрешили дышать, сказал:

– Вы допрыгаетесь, и кто-нибудь подаст на нас жалобу. Если дело дойдёт до Министерства здравоохранения или прокуратуры, все мы вылетим отсюда пулей: и я, и, не сомневайтесь, вы!

– Знаете, я ведь работаю в прокуратуре, – подал наконец голос тот, кто лежал на столе. – И у меня, действительно, есть несколько вопросов к вашему учреждению в связи с последними изменениями.

Голос принадлежал тому самому Сергею Борисовичу – человеку-грыже.

– Ну вот, довольны? – злобно прошипел Арнольд Иванович, глядя на санитарку.

– Не хотели бы вы пройти в мой кабинет и обсудить всё, что вас взволновало? – любезно обратился он к мужчине, который слез со стола.

– Да, пожалуй, – буркнул Сергей Борисович.

Мужчины двинулись по длинному коридору, Ольга Прокофьевна шла следом, соблюдая дистанцию шпиона.

– Поймите, – начал главврач, заложив руки за спину, – мы никогда прежде не устраивали подобного. Просто наша новая санитарка слегка «того», – он сделал многозначительный жест, покрутив пальцем у виска.

Сергей Борисович понимающе кивнул.

– Мы иногда идём у неё на поводу, так как работа у неё сложная, и не каждый согласится у нас работать. Всё же больница, пациенты, страдания – мало кто захочет трудиться в таком месте.

Сергей Борисович снова кивнул.

– Но я прекрасно понимаю, что её методы – это недопустимый формат! Детский сад! Самоуправство! Она считает, что вот такая вот мазня, – он показал на картину маслом, – это путь к душевному спокойствию, которое необходимо пациентам! Лично меня это отпугивает, приводит в ужас! Какая-то дрянь!

– Это моя картина, на ней я изобразил свою семью за обеденным столом, – спокойно сказал Сергей Борисович.

Арнольд Иванович, побледнев от стыда, прочистил горло:

– Прошу прощения, я не знал… Но вы же, как я понимаю, знаете, что это недопустимо в медицинском учреждении. Мы сегодня же всё снимем, а больным выдадим компенсацию за моральное угнетение. Думаю, что усиленный ужин поправит дело, как считаете? – главврач смотрел на Сергея Борисовича с нескрываемой надеждой в глазах.

– Как раз об этом я и хотел поговорить, – сказал мужчина.

– Прекрасно!

– Видите ли, я в вашей больнице лежу уже пятый раз и впервые увидел мясо и свежие овощи на обед.

– Простите? – удивлённо посмотрел на пациента Арнольд Иванович.

– До прихода вашей новой кухарки-санитарки я ел одни, откровенно говоря, постные помои. И был сильно удивлён, когда суп стал похож на суп, а в рисе, к слову, рассыпчатом, появилась рыба, а не дешёвые рыбные консервы.

Арнольд Иванович бледнел всё сильнее, ноги его начали заплетаться, язык онемел.

– Я спросил у Ольги Прокофьевны: в чём дело? Почему еда теперь такая вкусная? Она ответила, что так положено по норме, и показала мне рецепты. Получается, что раньше меня недокармливали, как и всех остальных.

– Я… я… я… – не мог найти слов главврач.

А человек-грыжа продолжал:

– О чём вы тут заботитесь? О здоровье пациентов или о своём благополучии?!