"По любви". Я.Титоренко

В. был москвичом, и, как каждому москвичу, ему хотелось пожить в Питере. В Москве приятнее климат, выше уровень жизни, метро прямо у дома, кольцевая, не нужно делать крюк в центре, это всё понятно, но Питер… нет, даже Пиииитер, друзья всегда тянули это слово — словно «и» могла бы превратиться в железную дорогу и отвезти их прямо на Дворцовую площадь. В. тоже старался говорить именно так. Пока однажды не увидел в паблике надменное «Этот город называется Санкт-Петербург». Устыдился. Стал выговаривать — Санкт-Петербург.

Когда В. решил переехать в Санкт-Петербург, у него был, конечно, план. Свою новую жизнь он ярко и детально представлял: неторопливый подъем в два часа дня, смотреть в белый потолок с лепниной у советской люстры, эркер со столиком, там же сразу фильтр на зерне чьей-то бывшей колонии, в соседях — музыкант и художник, лифт не работает, половицы скрипят, вид на узкую улочку.

Сам В. был историком. Вторая половина второй половины какого-то там века. В Санкт-Петербурге, естественно, происходила большая часть изучаемых им событий, так что переезд казался не просто необходимым, а профессионально целесообразным.

«Фактурку подсобрать», — объявил В. родителям и отчалил утренним сапсаном.

— 7 линия, дом 52, парадная номер 4, пожалуйста, — нервно сообщил таксисту и выдохнул. Теперь следовало говорить не подъезд, а парадная, не гречка, а греча, не бордюр, а поребрик. И, главное, не слишком разглядывать Дворцовый мост и Неву, и сине-золотую благодать до самого верфистого горизонта, и стрелку Васильевского острова, и шпиль с корабликом, и шпиль с ангелом, и… В. подчёркнуто туда не смотрел (смотреть хотелось).
Парадная оказалась похожа на зачуханный подъезд бабушкиной хрущевки в Ясенево. И пахло в нем, как у бабушки. Даже хуже. Но В. элегантно поднялся на третий этаж, его должен был ожидать сударь, сдававший доходный дом. То есть комнату в коммуналке.

— Здравствуйте, а я к вам, — звонок в парадной не работал со времени последнего парада императорской армии, а дверь ремонтировали примерно в Крымскую войну. Замок держался на вставленных спичках.
— Добрый день, — хозяин протянул руку и улыбнулся, виновато запихивая под стоящее в прихожей кресло пожелтевшие бумаги. Должно быть, газеты с отречением Михаила. В дальнем углу коридора стояла банка краски, стулья, тряпки.
— Это я ремонт тут всё никак не закончу, — мужчина с петровской бородой махнул рукой в дальний угол и достал ключ из-под раскольниковского пальто, — комната небольшая, но уютная.

Комната оказалась, действительно, ничего. Штукатурка, правда, местами отваливалась и паркет почернел, но зато на стенах висели покрывшиеся пылью канделябры. В. мечтательно предположил, что их, может быть, украла из Зимнего фрейлина царицы. Кровать, судя по всему, тоже притащила она, причем, после императорских спаниелей. Но он, в конце концов, не спать сюда приехал.

— А шкаф? — он обернулся.
— Ааа, шкаф я докуплю. Привезу завтра, окей?
В. кивнул. За окном шумел Средний проспект Васильевского острова. На противоположной стороне улицы пара бомжей просила милостыню, пахло «Вкусноточкой» и шаурмой. Шавермой, тут же прикусил язык В. и поставил галочку завтра же взять.
— А соседи кто?
— Ой, — мужчина выглянул в коридор, — соседи так себе, признаюсь. Мать с сыном живут в соседней комнате, они немного пьют… и он судим, надеюсь, вас это не смутит.
В. это не смущало. Лучше бы, конечно, чтобы сосед был политическим диссидентом, но алкоголик тоже сойдет.
— …а в третьей комнате художник.
В. кратко набросал пост в твиттер: «Живу с художником теперь лол типичный спб».
— … он тоже пьет, но они безобидные, вы не бойтесь.
— Я не боюсь, — В. видел из окна название станции «Василеостровская» и уже ничего не боялся. Это Санкт-Петербург. Тут и следует жить с художниками и политическими диссидентами.
— А покажете ванну с туалетом?
— Конечно, — туалет в доме, по счастью, был неплох, — а душевая — на кухне.
На кухне, действительно, стояла душевая. Перегородки местными жителями, видимо, отрицались.
— А как… — В. замер. Три засаленные плиты, дырка в стене от фантомного холодильника, заляпанная скатерть.
— А, просто на щеколду кухню закрываете и никаких проблем, — хозяин улыбнулся виновато. В. представил, как пьяный политический диссидент и художник тарабанят в дверь, потому что хотят закусон, но его размышления прервал реальный сосед, вышедший на кухню в красном махровом халате. «Художник», — тут же определил В.
— Привет, — сосед деловито прошел мимо к своей полочке, по пути носком тапка откидывая в сторону таракана.
— Привет, — В. проводил их маленького попутчика скорбным взглядом, — а ты художник, да?
— Тип того, — пацан сделал себе бутерброд и отошел к окну, — пока баристой работаю, но вообще художник, в Репина учусь.
— Ааа, — тараканы в воображении В. с готовностью уступили место выставкам и полотнам неопостимпрессионистов.
— Ну что, снимать будете?

Квартиру В., конечно, снял.
Художник через месяц съехал — вернулся к себе в Рязань. Второй алкаш периодически водил друзей и рассказывал им, как не принял приглашение переехать в Амстердам, потому что «а че я там не видел». В кухню никто не ломился, она свободна-то была только утром, в остальное же время чудесным образом трансформировалась в рюмочную. Банки с краской в коридоре медленно покрывались слоем отчаяния и пыли. Ремонт никто не делал. Через год в коммуналку пожаловала полиция и забрала алкаша. Тот орал, что на него шьют дело, что вообще-то мог бы эмигрировать. В. поправил беруши и продолжил спать. Средний проспект всегда шумел. Деревянное окно плохо закрывалось.

Через два года на научных конференциях В. с достоинством говорил: «Я из Петрограда». Он со временем понял, что не всякий зачуханный подъезд можно назвать парадной, что поребрик ничем сущностно не отличается от бордюра и что шавуху на Ваське лучше не покупать. Санкт-Петербург снова превратился в Питер. В. иногда позволял себе даже закатывать глаза и бросать небрежно «наше болото».

В третью комнату наконец-то нашли жильца — юного романтика, переехавшего «ну конечно, по любви я здесь, в Санкт-Петербург только по любви переезжают, это в Москву по работе». В. представился ему писателем и пообещал непременно вписать в свой рассказ. Тем более, что к тому моменту жизнеописания ленинградцев-петербуржцев действительно интересовали его гораздо больше катехизисов народовольцев. Когда у В. спрашивали, на чьей он стороне политически, В., улыбнувшись, отвечал: «На Петроградской».
Тараканов они вывели. Почти всех.

(c) Яна Титоренко