О детях войны

Видео загрузить не получилось, поэтому просто вставлю рассказ о своей маме, написан от её лица. На видео с фотографиями читает текст моя дочь Мария — её внучка — получился рассказ 12-летней девочки о жизни в деревне во время войны, готовили его ещё к 75-летию ВОВ к 9 мая.

Это первый опыт, потому честная критика жизненно необходима. Без литературных домыслов — реальная история — только правда.

Здравствуйте, меня зовут Валя! Я родилась в деревне Опенёнки Сернурского района в 1939м году. Деревня наша большая – где-то 50 домов точно есть. Дом большой, хозяйство крепкое.

Мама – Казанцева Мария Константиновна – простая, добрая и очень трудолюбивая женщина с ангельским лицом…

Папа – Казанцев Иван Романович – высокий, худой, жилистый мужик из многодетной семьи. У него было ещё 11 братьев, поэтому его отцу не трудно было построить мельницу и большой дом. Мама говорила, что в период коллективизации его не раскулачили и не сослали в Сибирь только потому, что вся деревня заступилась – дед никогда не брал платы за обмол зерна с односельчан и не держал батраков, а крепкое хозяйство с коровами и лошадьми, овцам, козами и курами было благодаря работящим сыновьям.

Мы тоже с малых лет работали – помогали маме и в огороде и на кухне, кормили скотину, собирали грибы и ягоды. Нас ведь тоже много было у родителей – 10 детей – 6 мальчиков и 4 девочки. Правда 2 мальчика умерли ещё маленькими. Остались старшие Иван и Сергей, затем Матрёна, потом Петя и Саша, Зоя, Я (Валя) и самая маленькая Зина.

Детство… Оно было очень хорошим… ну… мне тогда так казалось… нам, ребятишкам того времени не с чем было сравнивать… мы умели радоваться малому… Вставали рано с петухами, кормили скотину, рубили крапиву, лебеду пока мама топила печь или кудо (летнюю кухню) и ставила хлеб, потом уборка, стирка, огород… А с обеда можно было с подружками погулять, если конечно других дел не было… Играли и в куклы самодельные, лазали по деревьям и заборам, прятки, салки, куль из тряпок вместо мяча… радовались…

Радовались, когда в сельсовет привозили кино, кстати, я уже тогда мечтала, что выйду за муж за киномеханика (кино очень любила), потому, наверное, спустя много лет, встретив такого, сразу вышла за муж…

В семь лет пошла в школу, очень любила учится… все три класса училась только на пятерки, пока учительница вместе с моей старшей сестрой Матреной не ушла добровольцем на фронт…. Мотя говорила, что они где-то под Москвой аэростаты запускали… Детство было по детски радостным и счастливым, просто быстро закончилось…

Мы, дети того времени, в глухой марийской деревне и не сразу поняли, что началась война. Только, когда в сельсовет позвали самых сильных и крепких мужчин… Отца с братьями, а их на тот момент в деревне осталось только семеро из двенадцати. Остальные разъехались кто-куда, но я слыхала, что и они тоже на фронт ушли… Двое только вернулись…

А через год и молодежь забрали – старшие Иван и Сергей погибли под Смоленском. А осенью 42-го — и Мотя с Галиной Леонидовной. В других семьях было так же – в деревне остались только старые и малые, и многодетные мамы, только детей у каждой прибавилось – сирот много было в то время.

Тяжело… Да, стало вдруг очень тяжело… Когда мне 10 лет уже было, приходилось много работать и в огороде, и в поле маме помогать, а когда старшие увидели, что я с лошадьми ловко управляюсь, то вообще конюхом при колхозных лошадях поставили… правда было их всего две… Старый гнедой мерин – Огонек, и такая же старая и глухая Луна…

Доставалось им в те года крепко – работали с утра до ночи. Весной на них пахали землю и сеяли ячмень, рожь и овес по старинке (трактора в Сернуре стояли без горючего), летом возили сено и силос, осенью – муку и зерно в Сернур, а зимой лес хлыстами вывозили. От тяжелой работы и старости первым умер Огонек, а спустя месяц от тоски погибла и Луна. Всей деревней оплакивали их как близких родственников. И не смотря на голодные времена, все отказались от мяса. Старый председатель увез мясо на базар, а на вырученные деньги купил детям колотый сахар – и мне маленький кусочек достался… Я его долго берегла, а потом маленькой Зине отдала, она перед самой войной родилась и была совсем малышкой.

Осенью 43-го в колхоз привезли двух тощих «стрелянных» лошадок, списанных с фронта. Звездочка была чернявая, с большими глазами, длинноногая лошадка, но худая… как скелет обтянутый кожей… абсолютно глухая, получившая контузию от рядом разорвавшейся бомбы. А Ласточка ещё слышала, но приходилось забивать ей уши ватой и перевязывать платком, потому что от резких звуков (даже от крика случайной птицы) могла испугаться и «понести» или шарахнуться в сторону. Она тоже была тощая и низкорослая, ноги короткие, но не смотря на худобу, массивные с широкими копытами. Они хорошо отзывались на мои детские руки. Отвары из лекарственных трав, домашние ржаные лепешки, душистое сено лесное, даже сладкая сушеная малина для моей любимой Звездочки – все принесло свои плоды – лошадки раздобрели за зиму и на посевную вышли уже две красивые добрые кобылки… в платочках и с бантиками в гривах… Бабы деревенские долго смеялись: «Ну, Валя! Подружек на гулянье вывела!»

Когда полевые работы заканчивались и во дворах стригли овец и коз, мы собирались с подружками в одном доме и под протяжные марийские песни шерсть чесали, теребили и пряли, а потом вязали носки варежки для фронта.

Варежки были особенные – трехпалые, чтобы удобно было стрелять. Каждая подписывала свои варежки, вышивая разные слова поддержки: «Ждем с Победой!», «Мысленно с Вами!», «Герою Войны!» и т.д. Я вышивала просто: «Опенёнки, Валя!»… Но какого же было общее удивление, когда с фронта после Победы вернулся Эчук из соседней деревни и принес мною связанные варежки, с моей подписью – «Опененки, Валя!»… Только снял он их с убитого им немца ещё зимой 44го. Всегда хранил их как оберег с родной земли и сказал, что пули как будто его не видели и стало совсем не страшно….»

Да было очень тяжело… и страшно…

Но страх был совсем другой, не тот, который появляется, когда зимой бревна из леса везешь, а где-то рядом волки воют…

Этот страх где-то в глубине сердца что-ли…

Страшно… когда мимо дома проходит почтальонша с черным от горя лицом… похоронку несёт…мама долго молилась и крестилась всегда перед тем как появится ей на горизонте…

Страшно… когда на другом конце деревни голосит от горя чья-то мать, жена, сестра…

Страшно… когда только подросший чей-то сын тоже уходит на фронт… провожают всей деревней с песнями, а отъедет машина – начинался «бабий вой»… (этот вой до сих пор у меня в ушах и до смерти не забудется)…

Страшно… когда привозят сирот и беженцев, голодных и худых, к тяжелой работе не привыкших… им тяжелее всего…

Страшно … когда после госпиталей возвращаются солдаты с войны … без рук или без ног…. Но этот страх самый не долгий, он смешан с радостью – главное Живой!

Когда война закончилась – вот где радость была, а когда отец вернулся – сколько было счастья и слез радости…. Мама стол накрыла, баню истопила, пирогов напекли, курочку зарезали…

И папа счастлив был, помылся в баньке, сел рядом с мамой у ворот на завалинку и сказал: «Как я … устал…» И умер…

Это история моей бабушки – Егоровой Валентины Ивановны – её уже нет с нами два года, но я продолжаю гордится её трудовыми подвигами в такое сложное для страны время и в столь юном возрасте. Ей было всего 10 -13 лет во время войны – рано повзрослевшие дети … и мы поколение 21го века – мы просто обязаны помнить и передать это своим детям, чтобы такое тяжелое время никогда не повторилось…