"Три грации"

Три немолодые дамы ехали в автобусе. На одной было бордовое приталенное пальто с черной лисьей горжеткой. На второй – фетровая шляпка с вуалью. Третья, в светло-сером салопе, прятала руки в белую песцовую муфту. Я стояла рядом, раскрыв рот, смотрела на них, красивых, румяных и шумных, и думала одну-единственную мысль: «Да как вообще такое возможно?!»

— Какая-то у тебя, Анфиса, помада блеклая!

— Я прочитала, в моде нюдовые оттенки.

— Где это ты прочитала? В журнале «Поликлиника»? Ха-ха-ха.

— Нюдовые? От слова ню? Не слишком ли для 83-летней женщины?

— Не надо кричать на весь автобус про мой возраст, Нинель! Я сейчас от тебя отсяду!

— В нашем возрасте помада должна быть цвета пожарной машины.

— Чтобы все понимали: «Беда поехала»?

— Чтобы все понимали, дама настроена решительно, дама едет в кабаре.

— Вот именно! Едет! А не работает там! Старухи замолкли, разглядывая друг друга, а потом дружно расхохотались. — Вообще-то я сказала невестке и сыну, что мы идём в драматический театр.

— В драматический театр, консерваторию и филармонию пусть ходят те, у кого вся жизнь впереди!

— А правда, там в конце актриса появляется совершенно обнаженная?

— Правда! Только я не понимаю, Анфиса, твоей ажитации. Ты думаешь увидеть там что-то новое? В свои 83?

— Нет, я все-таки отсяду. Вот зачем постоянно напоминать женщине?

— «А я ясные дни оставляю себе. А я хмурые дни возвращаю судьбе…» — неожиданно продекламировала мадам в горжетке.

— Кто-то знакомый. Некрасов?

— Почти.

— Вчера у меня в прихожей лампочка перегорела. Потолки четыре метра. Я взобралась на стремянку, выкрутила потухшую лампочку и поняла, что имел в виду Достоевский, написав «вся комната ходила кругом».

— Ну даёшь, принцесса цирка!

— Это давление. Делюсь изумительным рецептом, называется «Монастырский состав». Нужны в равных частях пустырник, шиповник, девясил, боярышник, душица и… Что же ещё?

— Коньяк! — Находчиво подсказала леди с муфтой.

— «Но я тысячу раз обрывал провода. Сам себе кричал: ухожу навсегда…» — нараспев процитировала горжетка, видимо, большая любительница попмузыки.

— Есенин?

— Кстати, коньяк от головной боли помогает гораздо лучше хвалëного цитрамона.

— Хвалëного кем?

— Моей соседкой Аннушкой.

— Она жива ещё? Сколько ей? Девяносто?

— Какие девяносто, 89 в прошлом месяце исполнилось!

— Молодая...

— Я ей тоже говорю: «Ты же молодая ещё, Анька! Чего ты в эти платки старушечьи рядишься? Да еще чёрные!» А она губки поджала и отвечает: «А в чëм же ещё, Анфиса, женщинам нашего с вами возраста пристало ходить на похороны?» «Нашего с вами» — понимаете? Да я на восемь лет её моложе!

— На шесть.

— Вера! Я отсяду!

— Кстати, о похоронах. Вы заметили, что на них совершенно пропала интрига?

— Интрига?! Я так и знала, что вторая бутылка шампанского была лишней.

— Да не интрига пропала, Ниночка, а куда-то подевались все импозантные вдовцы… Женщины вновь уставились друг на друга, осмысливая сказанное. И весело прыснули, как курсистки, честное слово. — Так чем «Принцесса цирка» закончилась?

— Просидела на лестнице минут десять с закрытыми глазами. Думала, отсижусь, тихонечко слезу. Но в это время Антоша приехал… Как почувствовал. Открывает двери своим ключом, а его мать под потолком на жердочке.

— Представляю Антошино лицо.

— Он так испугался, что у него прихватило сердце!

— Слабак. Сколько ему?

— Шестьдесят.

— Сосунок!

— Да, но всë-таки пришлось вызвать ему скорую!

— Надо было коньяка ему налить.

— «Ветер плачет за окном тихо. — С выражением прочитала горжетка. — Болью отзываются во мне этой молодой луны крики… „

— О-о, это я точно знаю, кто! Это Иван Алексеевич Бунин!

— Всё, девочки, на выход! Кабаре зажигает огни!