ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЕДИ

Зимний ветер безжалостно хлестал по лицам редких прохожих, спешащих укрыться в тепле своих домов. Декабрь во Владимире в этом году выдался на редкость суровым, словно сама природа решила проверить жителей на прочность. Снег, серый и тяжелый, ложился на капоты машин, превращая город в черно-белую гравюру.

Я сидела в салоне своего нового черного внедорожника «Лексус», наслаждаясь тихим гудением мотора и теплом климат-контроля. Кожаные сиденья цвета мокко пахли дороговизной и уверенностью — той самой уверенностью, которой мне так не хватало десять лет назад. Я барабанила ухоженными ногтями по рулю, глядя на золотые купола храма Покрова на Нерли. Это было моё место силы. Не то чтобы я была фанатично религиозна, но в тишине церкви, среди запаха воска и ладана, жесткий ритм бизнес-леди замедлялся.

Сегодня был тяжелый день. Переговоры с поставщиками оборудования для моей сети клиник эстетической медицины шли туго. Они видели во мне просто красивую женщину и пытались продавить невыгодные условия.

На выходе из ворот храма, как обычно, выстроилась вереница просящих. Это была привычная картина: старушки в ветхих платках, инвалид в коляске, какой-то мужчина с картонкой о сгоревшем доме... Я никогда не проходила мимо. В моей сумочке — брендовой, из последней коллекции — всегда лежал конверт с мелкими купюрами специально для таких случаев. Я знала, что такое голод. Я помнила вкус дешевых макарон без масла и унизительное чувство, когда кассирша громко говорит: «У вас недостаточно средств».

Подъехав ближе к выезду, я притормозила, пропуская встречную машину. Одна фигура у церковной ограды привлекла мое внимание. Женщина стояла чуть поодаль от профессиональных нищих, словно стесняясь своего положения. Она не тянула руку настойчиво, не заглядывала в глаза прохожим. Она просто стояла, вжав голову в плечи.

На ней было жуткое пальто — когда-то, возможно, темно-синее, драповое, но теперь засаленное, с вырванными пуговицами и пятнами грязи. На ногах — нелепые резиновые галоши поверх шерстяных носков, хотя на улице было минус пятнадцать. Из-под грязного вязаного берета выбивались седые, спутанные пряди, сосульками свисавшие на лицо.

Что-то в наклоне её головы, в этом странном, горделивом даже в унижении развороте плеч показалось мне до боли, до спазма в желудке знакомым. Сердце пропустило удар, а потом забилось где-то в горле, отдаваясь звоном в ушах.

Я нажала кнопку стеклоподъемника. Морозный воздух ворвался в салон, смешиваясь с дорогим ароматом моего парфюма с нотками сандала.

— Возьмите, — тихо сказала я, протягивая пятисотрублевую купюру.

Женщина медленно подняла голову. Наши взгляды встретились.

Время остановилось. Звуки улицы исчезли. В тусклых, выцветших глазах старухи на мгновение мелькнула искра узнавания, которая тут же сменилась животным, паническим ужасом. Она отшатнулась, едва не поскользнувшись на льду, и закрыла лицо руками в дырявых варежках.

Я замерла, чувствуя, как холодеют пальцы. Передо мной стояла не просто нищая. Это была Элеонора Викторовна. «Железная леди», владелица сети элитных бутиков, женщина, которая одним звонком могла уволить директора школы или закрыть неугодный ресторан. Моя бывшая свекровь.

Память, безжалостная и точная, мгновенно перенесла меня на десять лет назад.

Особняк в престижном поселке. Огромная гостиная с камином, шкуры на полу, антиквариат. Я стояла посреди этого великолепия в дешевом платьице с рынка, прижимая руки к животу. Срок был всего восемь недель.

— Ты — никто, и звать тебя никак, Алиса, — её голос звенел сталью. Элеонора Викторовна сидела в кресле, как на троне, потягивая вино из бокала, который стоил больше, чем зарплата моей мамы за год. — Ты думала, что, залетев, привяжешь к себе моего сына? Наивная провинциальная дурочка.

Денис, мой муж (мы расписались тайно, всего месяц назад), сидел на диване, опустив голову. Он разглядывал узор на ковре, боясь поднять глаза на мать.

— Элеонора Викторовна, мы любим друг друга... Это ваш внук... — пролепетала я, чувствуя, как слезы душат меня.

— Внук? — она рассмеялась, и этот смех был страшнее пощечины. — Откуда мне знать, чей это выродок? Такие, как ты, вешаются на шею первому встречному с деньгами. Я навела справки. Твоя мать — швея-мотористка, отец спился и умер под забором. Генетический мусор. Я не позволю портить породу.

Она встала, подошла к секретеру, достала пачку денег и швырнула их мне в лицо. Купюры разлетелись по паркету, как сухие осенние листья.

— Здесь хватит на аборт в хорошей клинике и на билет. В один конец. Обратно в твою дыру. Чтобы духу твоего здесь не было к вечеру. А Денис... Денис подает на развод. Он женится на дочери прокурора Завьялова. Это уже решено. Правда, Денис?

Я посмотрела на мужа с последней надеждой.
— Денис? Ты позволишь ей так говорить? Скажи ей! Мы же семья!

Он поднял на меня глаза — пустые, виноватые глаза труса.
— Алис, мама права... Нам не на что жить. Я еще учусь, ты не работаешь... Ну куда нам ребенок? Сделай, как мама говорит. Поезжай домой. Я потом позвоню, когда все уляжется.

Он не позвонил.

Я ушла, не взяв ни копейки из тех, что валялись на полу. Я вышла в осенний дождь, в никуда. В кармане было двести рублей. Я ночевала на вокзале, потом у дальней тетки в общежитии, мыла полы в подъездах, пока живот не стал слишком большим. Я рожала в обычном роддоме, сцепив зубы от боли и обиды. Я поклялась, глядя на своего новорожденного сына Артема, что он никогда, слышите, никогда не будет ни в чем нуждаться.

И я сдержала клятву. Годы адского труда, учеба по ночам, первые робкие шаги в бизнесе, падения, кредиты, риски... Сейчас я владелица империи красоты.

И вот теперь круг замкнулся. Женщина, считавшая себя богом, стояла передо мной в лохмотьях.

— Элеонора Викторовна? — мой голос дрогнул, но прозвучал твердо.

Она замотала головой, пряча лицо в воротник, словно страус в песок.
— Вы ошиблись... Я не... Уезжайте! Оставьте меня!

Она резко развернулась и, хромая, поспешила прочь, смешиваясь с толпой прихожан. Её сгорбленная спина удалялась, и я видела, как она припадает на левую ногу.

Мой внутренний голос — циничный и прагматичный — шептал: «Уезжай. Она получила то, что заслужила. Это карма, Алиса. Бумеранг вернулся и ударил её по самому больному месту. Не вмешивайся».

Я нажала на газ, машина дернулась вперед. Но перед глазами стояло не лицо злобной миллионерши, а эти дрожащие руки в дырявых варежках. И слова, сказанные мне священником полчаса назад: «Милосердие — это не когда ты даешь хорошему человеку. Это когда ты помогаешь тому, кто этого не заслуживает».

— Черт бы тебя побрал, — выругалась я вслух, ударив ладонью по рулю.

Я резко развернула внедорожник через две сплошные, едва не создав аварию, и рванула вслед за удаляющейся фигурой.

Я нагнала её через три квартала. Она свернула в глухую подворотню, где ветер завывал особенно жутко, гоняя мусор по мерзлому асфальту. Здесь не было случайных прохожих. Идеальное место, чтобы исчезнуть или умереть.

Я обогнала её и перегородила путь машиной, заставив вжаться в обшарпанную стену гаража. Выскочила наружу, не накинув капюшон. Снег тут же залепил глаза.

— Стойте! — крикнула я, перекрикивая ветер.

Она сползла по стене, закрывая голову руками, ожидая удара. Эта поза... Поза забитого существа, которое привыкло, что его пинают.

— Элеонора Викторовна, немедленно садитесь в машину. Вы замерзнете насмерть.

Она подняла на меня взгляд. В нём было столько боли, стыда и безысходности, что моя злость мгновенно испарилась. Осталась только брезгливая жалость.
— Алиса... — прохрипела она. Голос был сорван, похож на скрежет металла. — Зачем? Поглумиться хочешь? Фотографию сделать для газет? «Королева бутиков роется в помойке»? Давай, снимай!

— Заткнитесь и садитесь в машину! — рявкнула я командным тоном, которым обычно отчитывала нерадивых администраторов. — Или я запихну вас силой. А вы знаете, я стала сильной. Та «деревенщина» выросла.

Она замерла, пораженная моим тоном. Гордость боролась в ней с холодом и голодом. Холод победил. Она медленно поднялась, опираясь о стену, и побрела к машине, стараясь не запачкать своей одеждой мой «Лексус».

В салоне сразу запахло тяжелым духом сырости, немытого тела, затхлости и дешевого табака. Я старалась не дышать носом, включив вентиляцию на полную мощность.

— Куда вас везти? Где вы живете?

Она молчала, глядя в окно, где мелькали огни витрин — того мира, который был ей теперь недоступен.
— У меня нет дома, — наконец выдавила она. — Я ночую в теплотрассе за промзоной. Иногда пускают в ночлежку, но там воруют. Или в подвале на Ленина, там сантехник Паша... добрый. Пускает за бутылку.

Бойлерная. Сантехник Паша. Слова падали, как камни. Женщина, которая устраивала приемы для губернатора. Женщина, у которой была коллекция картин и вилла в Испании.

— Я отвезу вас поесть. Нам надо поговорить.

Мы заехали в неприметную придорожную пельменную на выезде из города. Там было мало людей, полумрак и простые деревянные столы. Я заказала ей всё, что было в меню: борщ, двойную порцию пельменей, пирожки, сладкий чай. Себе взяла только черный кофе.

Она ела страшно. Жадно, давясь, обжигаясь, роняя куски хлеба в суп. Пыталась держать ложку изящно, оттопырив мизинец — рефлекс, въевшийся в подкорку, — но руки тряслись так сильно, что суп расплескивался. Я смотрела на её руки. Когда-то безупречный маникюр, кольца с бриллиантами. Теперь — черная кайма под обломанными ногтями, цыпки, язвы.

Когда первая волна голода схлынула, она отодвинула тарелку и сжалась, ожидая допроса.

— Рассказывайте, — сказала я сухо. — Как это произошло? Где Виктор Петрович? Где Денис? Где все ваши деньги?

Элеонора Викторовна обхватила чашку с чаем обеими руками, грея пальцы.
— Витя умер пять лет назад. Обширный инфаркт. Прямо на совете директоров. Сгорел на работе, спасал активы...

Она замолчала, собираясь с силами.
— Как только его похоронили... начался ад. Оказалось, что весь бизнес был в долгах. Он брал кредиты под залог всего, пытаясь расшириться в кризис. Доверился партнерам. А они... Они оказались акулами. Подделали подписи, переоформили активы задним числом. Я ничего не понимала в бумагах, Алиса. Я умела только тратить.

— А Денис? — спросила я, чувствуя, как внутри натягивается струна. — Он же женился на дочери прокурора. У него должны были быть связи, защита.

Она издала странный каркающий смешок.
— Денис... Он спился. Еще при жизни отца начал баловаться. Сначала клубы, кокаин, потом водка. С Ингой, прокурорской дочкой, не сложилось. Она оказалась стервой похлеще меня. Изменяла ему открыто, смеялась над ним. Он же слабый был. Всегда был слабым.

«Я знаю», — подумала я.

— Когда Витя умер и всё рухнуло, Инга вышвырнула его. Просто сменила замки. Денис пришел ко мне. Мы продали особняк за долги, переехали в «двушку». Продавали шубы, украшения, антиквариат... Денис не работал. Он пил и обвинял меня. Кричал, что я сломала ему жизнь. Что я заставила его бросить единственную женщину, которая его любила... Тебя.

Мое сердце болезненно сжалось. Он помнил. Но что толку?

— И где он сейчас?

— В колонии, — голос Элеоноры стал совсем тихим. — Два года назад, по пьяни, в драке пырнул собутыльника ножом. Дали пять лет. Я осталась одна. Деньги кончились. Квартиру отобрали черные риелторы — обманули старуху, подсунули документы... Вот так я оказалась на улице.

Она подняла на меня глаза, полные слез.
— Знаешь, о чем я думаю каждый день, Алиса? Лежа на грязных трубах в подвале?

— О чем?

— О том ребенке. О моем внуке, которого я велела тебе убить. Я часто думаю... Может, если бы он родился, всё было бы иначе? Бог наказал меня за это. Отнял всё, чем я гордилась, и ткнул лицом в грязь. Я детоубийца, Алиса. Я заслужила этот ад.

В кафе повисла звенящая тишина. Слышно было только, как гудит старый холодильник с напитками.

Я глубоко вздохнула, принимая решение, которое могло изменить всё.
— Он родился, Элеонора Викторовна.

Чашка в её руках звякнула о блюдце. Глаза расширились до невероятных размеров.
— Что?..

— Я не сделала аборт. Я сохранила ребенка. У вас есть внук. Артем. Ему девять лет.

Лицо старухи исказилась гримасой невыносимой муки. Она закрыла рот рукой, чтобы сдержать рыдания.
— Живой... Мальчик... Господи...

Она вдруг сползла со стула и упала на колени прямо на грязный кафельный пол. Люди за соседними столиками начали оборачиваться, кто-то достал телефон.
— Прости меня! Прости, ради Христа! Я чудовище... Я не имею права жить...

Я встала, подошла к ней и жестко взяла за плечи, поднимая с колен. Брезгливость исчезла.
— Прекратите истерику! Немедленно встаньте! Вы позоритесь.

Я усадила её обратно. Она тряслась в рыданиях, размазывая слезы грязными руками.
— Какой он? — прошептала она сквозь плач. — Он похож на Дениса?

— Внешне — копия отца. Тот же разрез глаз, та же улыбка. Но характером — в меня. Он занимается боксом, занимает места на олимпиадах по математике. Он боец.

Она улыбнулась сквозь слезы — жалкой, беззубой улыбкой.
— Ты молодец, Алиса. Ты всегда была сильной. Я это видела, поэтому и ненавидела тебя. Я боялась твоей силы. Боялась, что ты заберешь у меня сына. А я сама его уничтожила.

Я посмотрела на часы. Было уже девять вечера. Дома меня ждал сын.
— Поехали.

— Куда? — испугалась она. — В полицию?

— В баню, — отрезала я. — Отмыть вас надо. А потом решим.

Следующие три часа превратились в сюрреалистичный марафон. Я чувствовала себя Пигмалионом, который пытается вылепить человека из куска грязи.

Сначала мы поехали в круглосуточную сауну. Я сняла номер на три часа, заплатив сверху администратору за молчание. По пути заскочила в супермаркет, купила всё необходимое: шампунь, мыло, белье, расческу, дешевые, но чистые вещи — спортивный костюм, пуховик.

Пока Элеонора Викторовна мылась, я сидела в предбаннике и тупо смотрела в стену. Что я делаю? Зачем мне это надо? Дать денег и забыть — это было бы логично. Рационально. Но образ Артема стоял перед глазами. Мой сын рос добрым мальчиком. Как я буду смотреть ему в глаза, если брошу его родную бабушку на улице, зная правду?

Элеонора вышла из душевой, завернутая в простыню. Без слоя грязи, без этих жутких лохмотьев, она казалась невероятно маленькой и хрупкой. Кожа да кости. На теле виднелись синяки, шрамы — следы уличной жизни.

Я посадила её на скамью и начала расчесывать волосы. Колтуны не поддавались, пришлось взять маникюрные ножницы и выстригать их. Она сидела смирно, как провинившийся ребенок, и тихо всхлипывала.

— У меня были вши, — прошептала она со стыдом. — Я вывела их керосином месяц назад, но всё равно чешется...

— Ничего. Сейчас обработаем специальным шампунем.

Когда она оделась в чистое — простой серый спортивный костюм и новые кроссовки, — передо мной стояла просто уставшая, глубоко несчастная пожилая женщина. От «железной леди» не осталось и следа.

— Теперь документы, — сказала я деловито, включив режим «решения проблем». — Завтра я свяжусь со своим юристом. Он поднимет связи, восстановим паспорт, СНИЛС, оформим пенсию. Возможно, удастся выбить место в хорошем пансионате.

При слове «пансионат» она вздрогнула, но промолчала.

— А пока... — я сделала паузу. Это было самое сложное решение. — Пока поживете в моей инвестиционной студии. Я купила её под сдачу, но сейчас там пусто. Это в спальном районе, но там тепло, есть кровать и телевизор.

Она подняла на меня глаза, полные неверия.
— Алиса... Ты пустишь меня? В свою квартиру? После всего?

— Я пускаю не вас, Элеонора Викторовна. Я пускаю человека, которому некуда идти. И бабушку моего сына.

Мы ехали по ночному городу. В машине играл тихий джаз. Она смотрела в окно, жадно впитывая огни города, к которому она возвращалась из небытия.

— Можно мне... — она запнулась. — Можно мне хоть одним глазком увидеть его? Артема? Издалека. Я не подойду, клянусь! Я не скажу, кто я. Просто посмотрю.

Я сжала руль до побеления костяшек.
— Не сейчас. Вы должны понять одну вещь. Для Артема его бабушка умерла, так и не родившись в его жизни. Или живет где-то далеко. Я не говорила ему о вас гадостей, я просто молчала. Если вы хотите войти в его жизнь, вы должны измениться. По-настоящему. Бросить пить, если пьете. Перестать жалеть себя. Стать человеком. Я буду следить за вами. Если я увижу хоть намек на прежнюю Элеонору — высокомерную, жестокую, — вы вернетесь на улицу в ту же секунду. Это понятно?

— Да, — прошептала она. — Я всё сделаю. Я буду мыть полы, готовить... Я отработаю каждый рубль.

Мы поднялись в квартиру. Обычная «однушка» с ремонтом от застройщика, но чистая и светлая. Элеонора Викторовна ходила по комнате, касаясь вещей, словно они были музейными экспонатами. Она открыла холодильник, который я забила продуктами через доставку, пока мы были в бане, и снова заплакала.

— Алиса, — она повернулась ко мне, стоя посреди кухни. — Почему? Почему ты не отомстила? Я ведь сломала тебе жизнь тогда.

Я стояла в дверях, уже одетая, готовая уйти.
— Вы не сломали мне жизнь, Элеонора Викторовна. Вы её сделали. Благодаря вашему пинку я стала тем, кто я есть. Я построила империю не благодаря вашим деньгам, а вопреки вашей ненависти. И знаете что? Месть — это удел слабых. Это для тех, кому нечем заняться. А у меня бизнес, сын, планы. Мне некогда ненавидеть.

Она опустила голову.
— Ты благородная. Как в книжках.

— Нет, я просто помню, что такое быть на дне. И я знаю, что подняться оттуда в одиночку невозможно.

Я положила ключи и немного наличных на стол.
— Завтра в десять утра приедет юрист. Не открывайте дверь никому, кроме него. И... вот телефон. Там забит мой номер. Звоните только в экстренном случае.

Я вышла из подъезда в морозную ночь. Снег перестал падать, небо расчистилось, и над городом висела огромная луна. Я чувствовала невероятную усталость, но вместе с ней — удивительную легкость. Словно я сбросила с плеч мешок с камнями, который тащила десять лет.

Я простила. Не ради неё. Ради себя.

Телефон пискнул — сообщение от Артема: «Мам, ты скоро? Мы с котом ждем, фильм выбрали».

«Уже еду, родной», — написала я.

Я села в машину и посмотрела на окна пятого этажа. Там горел свет. Бывшая миллионерша, потерявшая всё, сегодня впервые за год будет спать в тепле. А я еду домой, к сыну, который никогда не узнает, какой ценой мне далось это спокойствие.

Жизнь — действительно непредсказуемая штука. Но одно я знаю точно: пока мы способны на милосердие, мы остаемся людьми. И никакой статус, никакие деньги и никакая прописка этого не изменят.

Я включила двигатель и плавно выехала со двора, оставляя прошлое позади, там, где ему и место — в закрытой на замок квартире на окраине города. Впереди была только чистая, освещенная фарами дорога домой.