О пользе чтения

Дорогие дамы, благодаря вашей поддержке я взяла и закончила маленький рассказик, который уже давно болтался у меня на «рабочем столе». Спасибо вам!

1.

Это был день, когда детей не вывели на прогулку. Все остались играть в группе, потому что за окнами хлестал дождь. Ужасно скучно. Из-за своей недосягаемости дворовые постройки на детской площадке казались особенно прекрасными и завлекательными. Их можно было видеть в окошко — деревянный домик с проемом без двери, облезлый пароход, никуда не плывущий в утоптанном песке, качели, беседки, песочницы… Все это поливалось серыми струями. Дождь-предатель, он меня подвел. На большом листе ватманской бумаги, который всегда висел на стене и отражал состояние погоды по дням недели, в ячейке сегодняшнего дня появился знак дождика – тучка и пунктирные линии из нее, изображающие струи. Его туда вложила воспитательница. Раньше она позволяла это делать мне, но уже забыла… Мне нужно снова всего добиваться.

Был мой первый день в детском саду после больницы, хорошо, хоть привели уже после дневного сна группы. Я пробыла в больнице, кажется, вечность и успела прожить там отдельную больничную жизнь, где тоже были дети, свои дружбы и неприятельства. Но сейчас эта жизнь осталась позади, сделав меня немного другой. Я показала отцу все следы от многих уколов, сама удивляясь своей доблести. Он меня ласково погладил, но как-то не впечатлился…

Сидела, отхлёбывала кисель, почти не глядя одногруппникам в лица. У них была какая-то своя тема, они смеялись чему-то, о чем я не знала. За круглым столом помещалось пятеро детей. Это и стол-то был не мой, меня просто сюда впихнули, когда я спросила Верыванну, куда же мне садиться — за моим столом больше не было свободного места.

— Ну надо же, как дети привыкают к местам! Она все помнит, — почему-то восхищенно сказала Верыванна в сторону нянечки, которая вычерпывала кисель из большого чана и разливала его по стаканам. Нянька солидарно усмехнулась, но ей было не до этого. А на меня Верыванна и не смотрела, говорила так, словно меня тут нет… И подвела именно к тому столу, где я и раньше так хотела бы очутиться. Тут сидел Марат, моя любовь.

Трудно объяснить, что такое любовь. Ты вдруг выбираешь кого-то, и теперь все становится не так, как раньше. Когда он в группе, комната словно с подсветкой из таинственного источника, это похоже на колдовство. Можно смотреть, что он делает, чем и с кем занят, какое у него лицо. Он один стоит радости целого дня. Потому что, если он не приходит, то весь день пропадает в унынии, вот как сейчас прогулка пропала из-за дождя. Мне всегда хотелось дать ему знать о себе, но я не знала, как. Только иногда загоняла его в угол при общей игре в догонялки и гнобила его там – прижимала к земле или к стенке, или просто слегка колотила. Он терпел это так уморительно, так смешно жмурился, что в эти мгновения я любила его просто до онемения сердца. А однажды он подкараулил меня с двумя мальчишками, и они также прижали меня к стенке, не пикнуть. Тогда он сказал: «Это правда, что ты меня любишь?» — «Правда», — удивленно ответила я. Кто донес? Мальчишки отпустили меня, а он посмотрел на них победоносно: «Ну, что я говорил?» Этот эпизод меня потряс. Больше, чем то, что кто-то меня выдал, меня удивило, что с объектом своей любви, оказывается, можно об этом говорить – вот просто так, словами. И не понятно было, что значит это дознание при свидетелях – хорошо это или плохо для моей любви?

Я вернулась из больницы назад в свой детсадовсткую группу и по-прежнему любила его. Но он меня едва замечал. А я наблюдала за ним исподтишка. Он стал уверенней и развязней, а лицо у него было все то же – лицо любимого человека. Вдруг он взял ложку и довольно чувствительно надавил мне ляжку. Я затихла от такого знака внимания, мы оба смотрели на ложку на моей ноге. Мысли вихрем проносились в голове. Как такое возможно? Что ему надо? Ткнуть ложку в него или сидеть тихо? Одно было ясно – в этой группе меня уже ни за кого не считают. Я отвела рукой ложку, не подавая виду, что ситуация меня очень беспокоит. Все за столом наблюдали за нами. Марат положил свою ложку на стол и улыбнулся сидящим с нами в круге. А я ни на кого не смотрела, видела только его краем глаза, сердце бешено колотилось. Я была на обочине этой жизни, меня словно уносил дикий поток, а я беспомощно барахталась в нем.

2.

После подлника дети разбрелись по группе. Они собирались в маленькие сообщества. Кто-то сплетничал, кто-то соперничал, а кто-то во что-то играл. Я не могла приткнуть себя никуда. Я была им чужая, свалившаяся с неба девочка. Тогда я пошла к книжкам, они лежали на особой полке. Эта полка принадлежала воспитательнице. Вернее, только воспитательница могла читать книжки. И еще я. Больше никто не владел этим умением в нашей группе.

Тогда, в 70-м году, еще не было так много продвинутых родителей, как теперь. Первое поколение массово продвинутых родителей — которые будут штудировать Спока, размышлять о плюсах и минусах прикормов и пеленаний, будут рано учить своих детей читать, а позже будут водить по всяким кружкам и студям, чтобы привить, взрастить, обогатить и вообще дать лучший старт — они еще сидят по детским садам и имеют родителей, которые за лучший старт для детей считают уже то, что они сыты и обуты.

Я обрадовалась Буратино на обложке, словно это мой брат-близнец прислал мне свою карточку. Милый, веселый, находчивый Буратино! Он был мой кумир. И даже, если бы я не умела читать, могла бы рассказать книжку наизусть. Где-то тут должно быть место, что дождь лил, как из ведра… ю

— А, наша читающая девочка! Точно, ты же можешь почитать. — Вдруг сказала Верыванна. — Так, детки, всё положили на место, сдвигаем стульчики к стене! Быстро, быстро, будет сказка!

Дети обрадовались и шумно стали выполнять приказание воспитательницы — у стенки быстро вытянулся ряд стульчиков, за которые, вернее, за места посередине, уже шел легкий бой.

Вышестоящая власть предоставила мне для сидения не просто стульчик, а целый обитый бархатом пуфик — он был сценой и кафедрой одновременно и отделял меня от публики, потому что это совершенно необходимо, чтобы публика была отделена, иначе никакого волшебства. Детям приказали сдвинуть коленки и положить на них ладони. Наши воспитатели любили внешние проявления покорности и дисциплины, в таких приказах никогда не было недостатка. И все положили ладошки, привычка повиноваться, по крайне мере, в первые минуты. Сейчас воспиталка уйдет пить чай и трындеть с нянечкой и другой воспиталкой, и тогда уже мне придется поддерживать тишину без помощи высшей власти.

— И тихо! — Верыванна выпучила глаза для острастки.

Я стала громко читать про столяра Джезеппе, про то, как ему досталось говорящее полено. Читала я бегло, потому что, как уже говорила, знала текст почти наизусть. В диалогах я добавляла интонации, какие должны были соответствовать героям. Кое-кто было хихикнул, но я знала, как реагировать:

— Сейчас перестану читать, а потом всё про тебя расскажу! — Другие тоже на него зашикали.

Ах, какая сказка — веселая, волшебная, приключенческая. Все дети ее хорошо знали, но в детском характере есть что-то, что позволяет слушать сказки по тысячу раз, как и играть в одну и ту же игру. Еще так мало рутины в жизни накопилось, что можно ею даже свободно злоупотреблять в отдельных местах.

Я читала долго и все сидели и слушали, но все же воспиталка пришла раньше, чем сказка кончилась, она сказала, что продолжение будет завтра. Я встала с пуфика и размяла ноги. Меня тут же окружили девочки. Можно сказать, что с пуфика я встала другим человеком, чем тот отверженный, который на него садился. Все изменилось, и это тоже было, как в сказке. Словно с меня сняли заклятие. Все хотели со мной дружить, играть, звали в свое только что недавнее зазеркалье — « а давай играть, как вчера играли!» Давай, говорила я, хотя вчера меня здесь не было. Я чувствовала себя на седьмом небе от счастья, больше всех носилась по группе и громче всех смеялась. А когда мы ужинали, я была самой бойкой за столом. Марат был покорен, смотрел на меня ласково и давал понять, что он за этим столом мне самый близкий.

Вот как замечательно кончился этот день, который так плохо начался. И все благодаря Буратино.